«Как отпраздновали? Удалось?»
Отмечать 100-летие Октября сложно, но нужно. Самый блестящий сценарий придумал, конечно, Владимир Юровский для своего ГАСО имени Светланова. Все четыре названия в его программе в Большом зале консерватории — прицельное попадание в болевые точки.
По краям — два классика с малоиграемой, «неудобной» музыкой, которой они вполне еще по зову сердца и с большим профессиональным рвением откликнулись на ранние октябрьские круглые даты: Вторая симфония Шостаковича — «Посвящение Октябрю» — написана в 1927 году, кантата Прокофьева «К 20-летию Октября» — соответственно, в 1937-м. Хоровая симфония на стихи Александра Безыменского в момент возникновения успела прийтись ко двору, имела успех, диссонантная тройная фуга, изображающая неясное брожение революционных масс, в конце двадцатых еще имела право на существование. Но вскоре стало не до брожения и творческих поисков. Величаво бронзовел соцреализм. Симфонию Шостаковича играть перестали, а кантату Прокофьева, написанную с энтузиазмом и лихостью западного специалиста, вообще при его жизни так и не исполнили; для только что вернувшегося на родину композитора это была первая подножка. Оба сочинения были допущены на сцену только в 60-х, причем кантата — со стыдливо вырезанными речами Сталина (кроме того, в ней использованы тексты Маркса и Ленина). Понятно, что отношение к этой искренней плакатности не прояснено и поныне.
Скрипичный концерт Мечислава Вайнберга столь непосредственного отношения к революции не имеет. Но тут работает само имя композитора, по которому XX век проехался так же крепко, как Октябрь по России. Солист Гидон Кремер добавил в эту музыку холодноватого обаяния, а также внес свои пять копеек многозначительным бисом под названием «Реквием» композитора Игоря Лободы, посвященным, как подсказывает интернет, жертвам украинского противостояния в Донбассе. Цитируемая в скрипичной миниатюре украинская народная песня «Реве та стогне Днiпр широкий», поначалу привольная и красивая, постепенно искажается и разваливается, Кремер включает свою фирменную щемящую интонацию, и тут как раз никакой непроясненности быть не может.
Следующим номером московских гастролей знаменитого и любимого публикой музыканта будет Скрипичный концерт композитора Виктора Кисина (в советское время много писавшего для кино, давно живущего в Европе) в еще одной программе ГАСО и Владимира Юровского 12 ноября в зале Чайковского. А 13 ноября Кремер продолжит активно-гражданскую линию благотворительным концертом в «Гоголь-центре» в поддержку Кирилла Серебренникова, где впервые в России сыграет 24 прелюдии Вайнберга.
Но тут работает само имя композитора, по которому XX век проехался так же крепко, как Октябрь по России.
И, наконец, четвертым пунктом революционной программы Юровского была мировая премьера. Композитор-резидент Александр Вустин, с 2016 года активно и успешно сотрудничающий с ГАСО, на этот раз написал для оркестра, солиста и хора сочинение под названием «Три стихотворения Ольги Седаковой», поэзию которой он любит и тонко чувствует. Вустин — совершенно самобытная фигура, плывущая (или бредущая) поперек всяких магистральных течений и производящая очень цельные, весомые высказывания. Несколько дней назад в мероприятии Студии современной музыки, устроенном по тому же революционному поводу и собранном под заголовком «Иди, товарищ, к нам в колхоз!», самым сильным и внятным номером стала кантата Вустина «Ветер» на тексты Блока из «Двенадцати» для народных голосов ансамбля Покровского и инструменталистов.
«Ну, братья-товарищи! / Как отпраздновали? / Удалось? / Нам тоже» — таково завершение первого стихотворения Седаковой «В метро. Москва», которое солист не поет, а скандирует. Мерещатся скульптуры на «Площади Революции». Грубость, сила и отчаяние. Второе — «Безымянным оставшийся мученик». Боль, стойкость, верность, терпение, последняя правда. Конкретное время действия не указано. Но для актуальной октябрьской тематики вполне подходит. И третье стихотворение — «С нежностью и глубиной» — это выход в другое измерение, приземленнее не скажешь. Эмоциональной сгущенности в этой музыке гораздо больше, чем конкретной программности.
На протяжении всего сочинения на сцене царил Максим Михайлов, сдабривая седаковскую поэзию харизматичностью русского баса. Именно этот номер программы оказался самым выразительным. Завершающая концерт грандиозная прокофьевская кантата, в которой помимо оркестра с расширенной группой ударных и огромного хора принимают участие ансамбль баянистов, банда медных духовых, сирены и репродуктор с голосом Ленина, должна бы была перевесить все остальное. Но подкачал хоровой массив, составленный из капеллы имени Юрлова и хора имени Свешникова. Ни мощью, ни дикцией они не блеснули ни в Шостаковиче, ни тем более в Прокофьеве. Классики марксизма-ленинизма услышаны не были. Зато партеру представилась возможность сделать селфи на фоне баянов.